Психология образования

В Минобрнауки готовят законопроект, который обяжет кандидатов в приемные родители проходить психологическое тестирование. Мнения чиновников, правозащитников и родителей по поводу инициативы разделились, однако сходятся в главном – систему устройства детей в семью нужно менять.

«Не лучший вариант» для устройства в семью

Тоше пять с половиной лет. Подвижный мальчик с большими голубыми глазами, какие могли бы быть у совсем взрослого человека, и обычной детской страстью капризничать. Маме Яне Антон достался тревожный, замученный и запущенный системой.

С рождения у него сложный диагноз: хроническая почечная недостаточность, требующая трансплантации, и тугоухость четвертой степени. В детском доме в Мурманске, где жил Антон, историю болезни знали, но почему-то ничего не делали: ни диализ, который на тот момент уже был ему необходим, ни кохлеарную имплантацию, чтобы восстановить слух, хотя она положена по квоте и не требует особых условий реабилитации.

Антона даже не учили жестовому языку как глухого малыша. Если бы не фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам», который привез мальчика в Москву и поставил в очередь на пересадку почки, он бы медленно умирал в тишине и одиночестве, считает мама Яна.

Когда Яна увидела Антона в первый раз, она не почувствовала, что это ее ребенок. Она уверена, что любовь и духовная связь возникают потом, после непонимания, после проблем с адаптацией, приступов паники и долгой совместной работы. А тогда, в первый раз, это был чужой, тревожный и уставший ребенок. Он уже полгода жил то в одной, то в другой московской больнице.

Гулять и ходить в общую столовую было нельзя, а если бы фонд не предоставил няню, то в палате Антон оставался бы совсем один. Он мог прожить так год, два, пока не придет очередь на пересадку. После операции его ждал детдом и месяцы изолятора, в котором держат детей с ослабленным иммунитетом, чтобы они не заразились от других воспитанников учреждения.

«Была детская мечта взять ребенка из детдома. Сначала я мечтала, чтобы это сделала мама, потом выросла и поняла, что могу и хочу сама. Три года назад я пришла работать в благотворительный фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам», руководила группой больничных волонтеров, – рассказывает Яна. – На тот момент я долго искала ребенка. Я не взяла бы здорового, потому что на здоровых малышей и так очереди стоят, а мне хотелось помочь кому-то, кто без меня точно останется в детском доме. И не взяла бы подростка, потому что, наверное, чтобы справиться с подростком, самому нужно быть достаточно взрослым человеком. И еще важно отталкиваться от того, к каким диагнозам ты спокойно относишься, а какие вызывают ужас. Двигательные нарушения, умственная отсталость вызывают у меня ощущение, что я не справлюсь. А диагноз Антона меня не пугал, и уже через 10 минут после нашей встречи я решила, что возьму его».

С точки зрения стандартов Яна Дворкина – не лучший вариант для устройства ребенка в семью. Ей 28 лет, у нее не было своих детей, она не замужем. Но тем не менее органы опеки в Москве и Мурманске пошли ей навстречу и помогали в процессе усыновления, потому что всем очень хотелось, чтобы у Антона появилась мама.

Яна говорит, что помощь в тот момент была ей необходима: «Я очень нервничала в процессе, переживала, получится ли. Хорошо, что вокруг были люди, которые меня поддерживали и направляли, – психологи школы приемных родителей, директора детских домов в Москве и Мурманске, органы опеки».

У органов опеки подозрений не вызывал

В конце ноября стало известно, что Минобрнауки готовит законопроект, согласно которому психологическое тестирование для кандидатов в опекуны или приемные родители станет обязательной процедурой и будут установлены санитарные и технические требования к жилплощади.

До сих пор органы опеки интересовали только условия, в которых будет жить ребенок, – чисто ли, всего ли достаточно, а психологические тесты родители могли пройти по своей воле и их результаты носили рекомендательный характер. Если же законопроект одобрят, то заключение психолога будет иметь юридическую силу.

Авторы и сторонники инициативы считают, что более тщательная проверка «родительских компетенций и воспитательных навыков» поможет предотвратить случаи домашнего насилия и сократить число возвратов. О том, чтобы прописать психологическое освидетельствование потенциальных приемных родителей в законе, говорили еще в 2013 году. Говорили, правда, недолго, а потом забыли.

Тема стала актуальной в июне этого года, когда в Хабаровске задержали мужчину, который пять лет насиловал приемных дочек. Всего в этой семье воспитывалось двенадцать детей: трое родных и девять приемных. Подчеркивается, что на «сиротские» деньги, а это почти 20 тысяч в месяц на ребенка, он снимал другую квартиру, где насиловал девочек. У органов опеки мужчина подозрение не вызывал.

Для совершенствования семейного законодательства в закон «Об опеке и попечительстве» и Семейный кодекс планируется внести поправки, согласно которым кандидаты в приемные родители и члены их семей должны будут проходить психологическое обследование.

Предполагается, что это оптимизирует процесс подбора замещающей семьи для ребенка, поможет своевременно скорректировать те или иные действия граждан, а также составить органам опеки обоснованное заключение о возможности гражданина принять на воспитание ребенка, заявили в ведомстве.

По словам члена общественного совета Минобрнауки по вопросам защиты детей Галины Семьи, в 50 регионах уже прошло пилотное исследование, в котором приняли участие 300 психологов. В результате выяснилось, что большое количество граждан не говорят на русском языке, из-за низкого образовательного ценза многие вопросы тестов могут быть непонятны и, кроме того, тесты могут противоречить религиозным представлениям граждан. Все это планируется учесть в разработке методики тестирования.

Инициативу Минобрнауки поддержал Совет семей, воспитывающих детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, а также члены некоммерческой организации «Союз приемных родителей, усыновителей, опекунов и попечителей».

Дети не для тревожных и вспыльчивых

Специалисты по работе с сиротами выступили резко против психологического тестирования и даже написали по этому поводу открытое письмо в Минобрнауки.

Автор письма — научный директор Института семейных просветительских и правовых программ Антон Жаров, а подписали его член Общественной палаты, президент Благотворительного фонда «Отказники в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская, руководитель образовательных программ, соучредитель Института развития семейного устройства Людмила Петрановская, соучредитель и руководитель БФ «Найди семью» Елена Цеплик, президент НГОО «День аиста», тренер Школы приемных родителей Евгения Соловьева и другие специалисты, психологи и приемные родители из Москвы и регионов.

«Мы не знаем еще закона, его по сути нет. Есть некое обоснование, поясняющее, какие виды у законодателей в отношении планируемого законопроекта, и там звучит слово «тестирование». Оно насторожило многих специалистов, потому что с точки зрения решения задач семейного устройства не видится адекватным, – говорит Елена Альшанская. – Какие это будут тесты? Если их нужно специально разработать под закон, то кто сможет это сделать? На какой вопрос нужно отвечать тесту в отношении потенциально приемного родителя и как можно оспорить результаты? Пересдать другому психологу? Обратиться в суд? Пока у меня вопросов больше, чем ответов».

Сейчас потенциальные приемные родители обязаны посетить психиатра, но чаще всего эти визиты абсолютно формальны.

Врач смотрит, не состоит ли на учете гражданин, задает вопросы из серии «Зачем вы решили взять ребенка? в своем ли вы уме?» или вообще не задает, просто пишет заключение.

Елена считает, что людей с психическими расстройствами возможно отсеять только на этом этапе, если подойти к нему более серьезно, но для этого уровень квалификации районных психиатров должен быть достаточно высоким. Психологические же тесты действительно способны показать особенности личности, акцентуации характера, помочь родителям лучше узнать себя, но максимум, что это могло бы дать, — рекомендации, на что обратить внимание в процессе родительства. Запрещать, например, тревожным или вспыльчивым людям брать детей было бы неправильно, считает Елена.

«На самом деле у меня нет даже версии, что в тесте может быть такого, что бы говорило о том, что человек потенциально не может стать родителем. Тогда должен быть какой-то консенсус в обществе, что людям с такой-то структурой характера мы детей в принципе не даем. Возникает следующий вопрос: а что, если у людей с такой структурой характера появляются собственные дети?» – отмечает она.

Людмила Петрановская также отмечает, что по-настоящему валидных, верифицированных на больших выборках тестовых методик существует не так много, и обращает внимание на то, что обязательных на уровне закона стандартизированных тестов нет нигде в мире. Кроме того, она обеспокоена переменой роли психолога, если его обяжут проводить тестирование.

«Если тех, кто проводит подготовку, обяжут проводить тестирование, отношения с кандидатами изменятся необратимо. Психологи службы устройства превратятся для них из помогающих специалистов в контролеров. Это снизит в разы обращение за помощью и, соответственно, в разы повысит риски возврата ребенка или жестокого обращения с ним со стороны «дошедшего до ручки» родителя», – говорит психолог Людмила Петрановская.

Школы приемных родителей помогают оценить себя

Проведенный Минобрнауки мониторинг показал, что 92% школ приемных родителей уже проводят психологическое обследование кандидатов, но носит оно добровольный и рекомендательный характер, а его результаты предоставляются в опеку только с согласия граждан. В ШПР с семьями беседуют, направляют, действительно показывают сильные и слабые стороны — им остается только прислушиваться.

Педагог-психолог школы приемных родителей в ЦССВ «Найди семью» Ольга Русаковская говорит, что есть несколько случаев, когда слушателям школы могут порекомендовать вернуться к идее устройства ребенка позже или отказаться от нее совсем. Во-первых, когда приходят люди, потерявшие детей, значимых близких.

«Существует рекомендация ждать 2-3 года, а потом брать детей, но важно, чтобы опыт потери был переработан, горе завершилось, – говорит Ольга. – Однако чаще всего люди приходят с открытой раной, и в таком случае они нересурсны для приема, потому что дети, которые живут в системе, сами травмированы и нуждаются в том, чтобы им отдавали. А человек, который переживает горе потери, не может давать, ему самому нужно.

Бывает, что супруги хотят справиться с кризисом в отношениях и заполнить образовавшуюся пустоту ребенком. Они думают, что это сблизит семью, однако трудности адаптации, напротив, разобщают и часто приводят к разводу. Бывает и так, что за ребенком идут как за наследником, связывая с ним свои личные ожидания, которые вообще-то к нему не относятся и заведомо не могут быть оправданы. Такие истории ведут либо к возврату, либо к большим проблемам в семье, особенно когда ребенок достигнет подросткового возраста.

Иногда уже на первом собеседовании появляется подозрение, что граждане “не про ребенка”. Тогда мы пытаемся помочь им посмотреть на свои проблемы под другим углом, оценить трезво свои возможности и возможности своей семьи. Если за время обучения ничего не меняется, на последнем собеседовании я категорически настаиваю, чтобы человек пересмотрел свое решение. Я это не делаю, исходя из субъективных соображений, я пытаюсь для человека высветить проблему, подкрепляя фактами.

Бывает так, что граждане не хотят слушать наши рекомендации, берут детей и сталкиваются с проблемами носом к носу. Но чаще, конечно, слышат. Был такой случай, когда женщина, потерявшая близкого человека, услышала наши рекомендации и обратилась за помощью для переработки своего горя. И потом, когда ее работа с психологом завершилась, она сказала, что вернется к вопросу об усыновлении, но не сразу», – рассказывает психолог.

Ольге Филимоновой и ее мужу тоже рекомендовали одуматься, правда, не психологи, а сотрудники службы опеки. Ольге было 28, мужу 29, они решили взять 9-летнюю девочку с особенностями.

«С опекой по месту жительства у нас проблем не было. Супруг спокойно получил заключение, просто так было удобнее на тот момент, чтобы он был опекуном. А в опеке у ребенка сотрудницы посчитали, что мы слишком молоды и ребенок для нас слишком взрослый. И у него инвалидность. И вообще супруг очень молодо выглядит. И почему опека на него, а не на жену или на обоих, потому что это редкость, обычно же жены этим занимаются.

Чтобы не идти на конфликт, пришлось собирать документы на меня и дополнительно предоставлять документы, которые не входили в перечень обязательных. Они нам ребенка отдали. Со скрипом, нехотя, но отдали. Сейчас я понимаю, что это от страха», – вспоминает Ольга.

Она не осуждает сотрудников опеки: они субъективно на основании своего житейского и профессионального опыта насторожились. Как еще они могут проверить благонадежность семьи, если те документы, которые кандидаты предоставляют, ничего о них не говорят, кроме как то, что они не асоциальные люди? Поэтому психологический тест Ольгу бы не испугал.

«Прошло три с половиной года, как мы взяли под опеку первую девочку, воспитываем еще двоих приемных детей, и сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что приемное родительство — штука сложная. Если бояться на первых этапах, бояться собирать документы, бояться тестов, то лучше и не соваться туда», – считает она.

Тестами пытаются решить недоработку опеки

Правозащитники, чиновники, психологи и родители сходятся в одном — систему устройства в семью надо менять. И перемены действительно есть, только вот последствия от них не всегда положительные. Федеральные и региональные власти регулярно повышают выплаты на детей-сирот, в отдельных субъектах усыновителям дают, например, земельные участки.

В результате усыновление и опека становятся бизнесом, а дети, когда взрослый решает свои проблемы, возвращаются в систему.

По данным федерального статистического наблюдения, в 2013 году по инициативе родителей в учреждения вернулся 3 921 ребенок, в 2014 году — 3 543, в 2015 году — 3 646, в 2016 году — 3 909 детей.

Историй, когда семья «набрала» приемных детей и живет на сиротские деньги, много и в быту, и на форумах, и в новостях. В Москве опекуны вернули государству сразу семерых детей. Семья переехала из Калининграда в столицу и потребовала увеличить пособие. Получив отказ от московских властей, мужчина и женщина, вероятно, решили, что дети им больше не нужны.

А семья из Новосибирска вернула в интернат приемного сына из-за серьезных психических расстройств, найденных у него после усыновления. Когда 8-летний мальчик задушил новорожденных котят и щенков — всего 13 животных, приемные родители отвели его к психиатру. Выяснилось, что у ребенка садистские наклонности и непреодолимое желание убивать. Могло ли быть хорошо, если родная мама мальчика во время очередного запоя пыталась отрезать ему ухо?

«Много возвратов, которые проходят через наш фонд, выглядят так: семья берет ребенка с очень завышенными ожиданиями от него, а главное, она совершенно не проинформирована не только о теоретических проблемах в процессе адаптации, но и об особенностях в судьбе и личности ребенка, например, о том, что у него был опыт сексуального насилия в учреждении или семье, что у него есть поведенческие проблемы, – рассказывает Елена Альшанская. – Такая информация обычно подается куце или вообще опускается.

А если семья не знает всю личную историю ребенка или если ей не объяснили, что значит тот или иной диагноз, она не готова к трудностям, которые обязательно возникнут в процессе, даже если на этапе тестирования кандидаты в родители были идеальными.

Надо хорошо готовить, надо понимать, какие есть семьи и дети, какие у этих детей потребности – это должны слышать родители в опеке, а не вопрос, с каким цветом глаз они хотят ребенка. Это не магазин, а система помощи детям, попавшим в беду».

Елена считает, что в основе решения проблемы возвратов должна быть переподготовка и подготовка кадров. Когда будет выстроена грамотная система сопровождения, когда появятся специалисты, которые знают и понимают каждого конкретного ребенка и его проблемы, когда с кандидатами будут честно проговариваться все возможные риски, а в договорах будут прописаны все условия и про потребности ребенка, и про его общение с кровной семьей, и про возможный возврат в эту кровную семью, тогда проблем станет меньше.

«Если для приемной семьи становится сюрпризом тот факт, что кровные родители, выйдя из мест лишения свободы, хотят забрать ребенка, значит, опека недоработала вообще. Чем мы пытаемся решить такую недоработку? Тестами. Видим в них спасение и ждем, что они помогут отделить всех овец от козлищ. Нет, так это не сработает», – утверждает Елена Альшанская.

А семьям могут помочь только хорошие специалисты

Антон уже полгода живет у Яны. Вместе они прошли три госпитализации, пересадку почки и кохлеарную имплантацию. Все это время Яна была сильной и уверенной, потому что иначе нельзя. Когда очередная клиника отказывалась делать операцию по восстановлению слуха — «Зачем мы потратим на вас имплантаты (они дорогие, около 2 млн рублей), если у вас ребенок может не выжить из-за почки?» — Яна шла в другую, третью, пока наконец Антона не прооперировали.

Когда Антон по сто раз в день на каждом шагу пытается подорвать Янин авторитет и показывает, как сильно он не верит, что они семья, Яна снова и снова доказывает и себе, и ему, что все-таки они семья.

«Если говорить о том, с чем тяжело, это как раз не диагнозы и лечение, а моя и его адаптация. Антон травмирован физически и психологически. Прошло больше полугода, но я не вижу у него привязанности. Он очень много делает для того, чтобы саботировать наши отношения. Например, он может ненадолго остаться с кем-то из моих родственников, и когда я возвращаюсь, вместо того чтобы обрадоваться, он выгоняет меня из квартиры, на днях стукнул кулаком по голове со злости, чтобы я ушла.

Антон не говорит, не слышит, я не могу с ним все это обсудить. Вот с этим сложно. Надо постоянно оставаться спокойной и вдумчиво объяснять, почему так, а не по-другому, насколько это возможно сделать примитивными жестами», – отмечает Яна.

Слух у Антона еще не восстановился. Если бы операцию сделали до трех лет, эффект был бы сразу. Теперь, после стольких лет тишины, мозг может и не отреагировать на появившиеся звуки. Впрочем, все зависит от Антона, а он очень активный и общительный мальчик, и от Яны, от того, какую реабилитацию она сможет дать сыну. В этом Яне помогают фонды «Волонтеры в помощь детям-сиротам» и ИРСУ.

«У «Волонтеров в помощь детям-сиротам» есть проект «Близкие люди», который помогает семьям, взявшим детей с инвалидностью. Я бы не решилась взять ребенка, если бы такой поддержки не было. Это мой тыл. Проект оплачивал дорогие лекарства, обследования, которые не входили в полис. Я знаю, что, если что-то случится, нужна будет срочная операция или узкопрофильный врач, я могу обратиться и мне помогут.

Психологически помогают специалисты фонда ИРСУ. Я заканчивала у них школу приемных родителей, сейчас хожу на группы поддержки для родителей, которые приняли ребенка и находятся в состоянии адаптации. Очень ресурсные занятия», – рассказывает она.

Сейчас жизнь Яны и Антона – это самые обычные будни мамы и ребенка. Они гуляют, лепят снеговика, наряжают новогоднюю елку, радуются и грустят вместе. Разве что учиться друг у друга им нужно чуть больше. Но сначала, когда Яна только решила стать мамой Антона, ей было страшно.

«Успокоиться и расставить все по своим местам помогали хорошие психологи в ШПР. На занятиях я смогла лучше подготовиться к жизни с ребенком, понять, какая мне нужна поддержка, и на нее опереться.

А психологический тест мне бы не помог никак, потому что, как я понимаю, у него нет помогающей, а есть контролирующая функция. Он бы добавил тревожности, а я и без того нервничала. Хотя в такой ситуации больше всего хочется поддержки. И в том, чтобы принять решение отказаться от усыновления или отложить эту идею на время, тоже нужна поддержка, бережная и аккуратная».

Источник 

Читайте также: 

Людмила Петрановская: Введение тестов для приемных родителей – обсудим смутную идею